Мы склонны считать эпоху, в которую живем, пиком здравомыслия и просвещения. Это забавно, но простительно: так думали о своем времени еще греки в античную эпоху. К примеру, мы морщим нос, читая о жертвоприношениях. Это не для нас, это из примитивной древности! А вот и голоса из древности: «Неужто всесожжения и жертвы угодны Б-гу, как и послушание Его гласу?» «К чему Мне множество жертв ваших? – вопрошает Всевышний». Это не цитаты из интервью современного гуманиста, это слова пророков Шмуэля и Йешаяу.
Стало быть, подобное отношение к жертвам – не наше изобретение. И для великих мудрецов прошлого этот вопрос был куда как непрост: Рамбам в «Мишне Тора» говорит о том, что в будущем, с приходом Мошиаха, возобновятся жертвоприношения в Храме. А в «Путеводителе смятенных» он же говорит о жертвоприношениях как об уступке Торы человеческим слабостям.
Именно эта неоднозначность «кровавого» служения в Храме должна заставить нас глубже разобраться в теме нынешней недельной главы.
«…Когда человек [пожелает] принести от вас жертву Б-гу…» («Ваикра», 1:2). Человек должен приносить в жертву «от себя», часть себя. Часть своего ли горячо любимого имущества (ох, как больно!), часть ли своего «Я»…
И если пролитие крови жертв в Храме оказывается просто ритуалом и не отрывает «с мясом» от нас, любимых, куски гордыни и самодовольства, тогда и звучат слова пророка: «К чему Мне множество жертв ваших? – вопрошает Всевышний». Но здесь, может быть, стоит остановиться и подумать. Только ли о жертвах мы говорим? Скажем, молитва многим представляется более совершенным, духовным, нежели жертвоприношение. Но что, если она превращается в автоматическое бормотание? Или благотворительность, великое дело: а если человек дает деньги бедным, чтобы снискать славу своей щедростью? Что, если наложение тфиллин превращается в бессмысленное наматывание ремешков? А соблюдение субботы – в томительное ничегонеделанье?
Первое побуждение – ответить на поставленный вопрос так: любой акт праведности, любой путь служения должен быть основан на глубоком внутреннем настрое души (кавана). Иначе и молитва, и благотворительность, и жертвы – все превращается в механическое бездуховное действие. И тогда вместо «К чему Мне множество жертв ваших?» Всевышний вопрошает:«К чему Мне множество молитв ваших?»
Сказанное весьма тривиально. Более того, рассуждения о необходимости каваны можно встретить (в других терминах) и вне иудаизма.
Рассуждения эти верны, но недостаточны: некоторые могут плавно развить их в совсем уж нееврейскую идею о том, что лучше искренне ничего не делать, чем автоматически или неискренне делать нечто.
Недаром у евреев бытует ироничная пословица: «Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным». Действительно, лучше с рвением соблюдать заповеди, чем без рвения ими пренебрегать. Но жизнь не вписывается в черно-белый расклад. Она сложнее и часто задает вопросы вроде: «Каваны нет, желания тоже нет. Исполнить заповедь или ну ее?» Иудаизм однозначно отдает предпочтение действию. Сопровождается оно каваной – отлично. Нет – есть надежда, что за действием придет и понимание, и желание, и радость.
Все это напрямую не связано с жертвоприношениями, Но именно заповедь о принесении жертв может служить пробным камнем понимания духа иудаизма. Тот, кто принимает заповеди как указание к действию, понятны ли они ему или нет, вызывают ли отклик в сердце или нет, – тот и к жертвам Храме отнесется, как к должному. Тот, кто привык сортировать заповеди на симпатичные ему лично и не симпатичные, а значит, необязательные, первым делом отреагирует на «маргинальность» жертвоприношений. Потому-то первым, что удалили реформисты из молитвенника, были именно тексты о жертвоприношениях. Вот только из Торы их удалить не удалось.