Рабби Йосеф-Ицхак был арестован 16 июня 1927 года в Ленинграде и препровожден в Шпалерную тюрьму, построенную еще в царское время и стараниями новой власти переполненную заключенными. Советская власть не могла позволить, чтобы на свободе оставался человек, активно занимавшийся религиозным образованием еврейской молодежи.
Вот список обвинений, предъявленный рабби Шнеерсону следователями ГПУ:
- Ты обвиняешься в поддержке реакции в СССР;
- Ты обвиняешься в контрреволюции;
- Религиозные евреи СССР видят в тебе высший авторитет и находятся под твоим влиянием;
- Твое влияние распространяется и на часть еврейской интеллигенции Советского Союза;
- Ты пользуешься огромным влиянием среди американской буржуазии;
- Ты – лидер мракобесов;
- Нам известно, что, использовав свое зловредное влияние, ты организовал по всему Советскому Союзу сеть хедеров, ешив и прочих религиозных учреждений;
- Под твоим руководством ведется интенсивная переписка с заграницей. К тебе и твоим друзьям поступают тысячи писем из десятков стран мира;
- Под твоим руководством составляется тайная корреспонденция о происходящих в СССР событиях и поступает к нашим врагам через иностранные посольства;
- Из-за рубежа к тебе и твоим друзьям поступают огромные суммы, которые вы используете на поддержание и распространение религии в Советском Союзе, а также на борьбу против советского правительства…
Как видите, стандартный список обвинений, предъявляемых "врагам народа". Разве что окрашенный "национальной" спецификой. Тут, кстати, уместно напомнить, что основными инициаторами ареста рабби Шнеерсона были евреи-коммунисты, члены так называемой "евсекции" ВКП(б). Авторитет религиозных деятелей иудаизма в первую очередь бил по их влиянию на еврейскую молодежь в Советском Союзе.
Словом, обвинители были совершенно уверены в том, что р. Йосеф-Ицхак Шнеерсон на свободу не выйдет. Мало того: и половины обвинений, подобным выдвинутым против него, хватило бы для самого страшного – смертной казни. Эта уверенность проявилась даже в том, что арестованный ребе был доставлен в отведенную для него тюремную камеру особым коридором, которым в тюрьме проводили только особо опасных преступников. Да и сама камера находилась в отделении смертников…
* * *
Все в этой истории – истории ареста и освобождения рабби Й.-И. Шнеерсона необычно. Иной раз кажется просто невероятным. Словно это событие произошло в назидание нам все. Обратите внимание: как уже было сказано, среди чекистов, арестовавших р. Шнеерсона и затем допрашивавших его, преобладали евреи. Они открыто издевались над арестованным. Но… Вот воспоминания Любавичского ребе:
"Поднимаюсь и передаю саквояж одному из конвойных. Вдруг подскакивает Лулов (один из евреев-чекистов, участвовавших в аресте) и выхватывает саквояж из рук солдата.
– Я сам понесу его, – зачастил он по-еврейски. – Хасид остается хасидом. Мой дед носил свертки вашего деда, а я понесу ваши вещи.
Но я отобрал у него саквояж:
– Ваш дедушка был настоящий хасид и был достоин помогать моему, когда тот шел куда-то по своим делам. Вы же уводите меня вопреки моей воле и хотите нести мои вещи?!. Не бывать этому! Такого удовольствия я вам не доставлю, именно потому, что хасиды остаются хасидами".
Удивительная сцена. Что открылось вдруг на секунду в душе еврея-чекиста? И почему он промолчал, не огрызнулся в ответ на гневную отповедь арестованного? Он ведь совсем недавно начальственно покрикивал на р. Шнеерсона и его домашних! Кто знает…
И второй чекист, приходивший за ребе в белую ленинградскую ночь, тоже был евреем по фамилии Нахмансон. Однажды, войдя во время допроса ребе в комнату следователя, он засмеялся и сказал коллегам – Лулову, присутствовавшему на всех допросах, и следователю ГПУ Дегтяреву:
– Как встречу его, не могу удержаться от смеха… Мои родители, видите ли, были хасиды и долгое время оставались бездетными. Лишь когда отец поехал к Любавичскому ребе и получил от него благословение, Б-г вспомнил о моей матери, и она родила сына. Этот сын и стоит сейчас перед вами…
Рассказ Нахмансона весьма развеселил Дегтярева и Лулова.
Тут уместно вспомнить, что по поводу благословения бездетных среди хасидов велись споры. Некоторые из хасидских цадиков утверждали, что грядет поколение злодеев (к сожалению, оказались они правы) и потому не следует благословлять, дабы не приумножать число злодеев на свете. Ребе Шнеерсон придерживался иной точки зрения – любой человек, даже злодей, всегда имеет шанс на исправление.
Стоит отметить, что объективно Нахмансон был человеком непростым, образованным. Он неплохо разбирался в еврейской религии. Непонятно, почему не он, а безграмотный и грубый Лулов постоянно принимал участие в следствии. Возможно, дело было в том, что подметил и записал в своих воспоминаниях сам Ребе: "Стоило Нахмансону на минуту забыть о своих обязанностях чекиста, как его обращение становилось вполне человечным".
В ответ на его шутку относительно рождения, рабби Шнеерсон рассказал историю спора его прадеда Цемах-Цедека с ученым атеистом. Никакие аргументы не могли убедить безбожника. "Ты пересмотришь свои взгляды, сказал Цемах-Цедек, когда придет к тебе час мучений".
Нахмансон выслушал нравоучение молча. Не исключено, что именно так случилось с ним впоследствии – он сгинул в подвалах сталинского НКВД в конце 30-х, как многие члены евсекции, как многие бывшие чекисты-евреи. Может быть, там, в тюремной камере, ожидая смерти от бывших своих соратников, что-то изменилось в его душе. Может быть, рабби Шнеерсон заметил что-то в этом человеке. Что-то, отличавшие его от остальных палачей.
* * *
Любавичский Ребе Йосеф-Ицхак Шнеерсон, как и следовало ожидать, был приговорен к смертной казни. Но с самого момента его ареста на свободе не прекращалась борьба за его освобождение. Борьба которую возглавил его будущий зять и будущий Любавичский Ребе Менахем-Мендл Шнеерсон. Им был создан Комитет в защиту Ребе. Здесь следует упомянуть и тех, кто помогал ему. И, в первую очередь, Екатерину Павловну Пешкову, неутомимого ходатая по делам политзаключенных. Именно она позвонила в комнату, где работал Комитет, через неделю после ареста и взволнованно сообщила:
– Слава Богу, расстрел отменили! Его заменили десятью годами ссылки на Соловецкие острова.
Пешкова рассказала, что начальник ленинградского ГПУ, некто Мессинг пытался воспротивиться милостивому решению начальства. Он утверждал, что снисхождение к Ребе вызовет вспышку антисемитизма (!): дескать, будут говорить – еврея милуют, а других нет. Ничего не скажешь, вескими аргументами пользовались в те годы представители официальных властей. К счастью, его мнение проигнорировали.
Е. П. Пешкова продолжала действовать и после этого, она же принесла и весть о замене десятилетнего заключения на Соловках трехлетней ссылкой в Кострому, под надзор ГПУ.
Из этой ссылки Любавичский Ребе также был освобожден спустя 9 дней, 12-го тамуза. Вскоре он вообще покинул СССР.