Небо было ясным, земля тихой, улицы чистыми, и свежий ветерок порхал по просторам мира. Мне было четыре года, и меня, одетого в праздничное платье, один из родственников вел за руку в синагогу; рядом шагали отец и дед.
Дом молитвы полон людей в талесах. Многие набросили их на головы, и их расшитые серебром оторочки сияют, словно короны. Люди облачены в белые одежды, в руках держат раскрытые сидуры. Из длинных ящиков с песком торчат множество свечей, и от них идет чудный свет и запах. Один согбенный старец стоит у ящика, закутанный в талес с головы до ног, и из-под него доносятся нежные и сладкие звуки.
Я стою у окна синагоги, охваченный дрожью и пораженный этими нежными голосами и серебряными венцами, чудесным светом и запахом меда, источаемым восковыми свечами. И кажется мне, что вся земля, по которой я шел, все улицы, которые я проходил, весь мир – это не что иное, как прихожая синагоги.
Я еще не умел тогда думать сложными понятиями и не знал, что такое «присутствие святости», но вне всякого сомнения я ощущал и святость места, и святость дня, и святость людей, стоявших в доме Божьем и погруженных в молитву.
И хотя раньше я никогда не видел ничего подобного, мне и в голову не приходило, что здесь можно разговаривать. И я стоял, глядя на убранство дома и на людей в нем, не различая отдельные лица: все они, вместе с домом, были для меня как одно единое целое. Великая радость наполнила мое сердце, и оно с любовью слилось с этим домом и с этими людьми и их молитвами. Вдруг пение прекратилось, только эхо некоторое время звучало, но в конце концов пропало и оно. Что-то прорвалось в моей душе, и я разразился рыданиями. Отец и дед испугались и принялись меня успокаивать.
Но я продолжал плакать, слезы неудержимо катились из глаз. Все спрашивали друг друга: «Отчего ребенок плачет?» И отвечали: «Кто знает?» Сейчас я могу рассказать, отчего плакал тогда. В тот момент, когда прекратилась молитва, прекратилось вдруг и это удивительное единение. Кто-то снял талес с головы, некоторые начали переговариваться друг с другом. Те, к кому прилепилась моя любовь, вдруг изменили облик и разрушили свой чудесный образ, и образ дома, и образ мира. И от этого сжалось мое сердце, и потому я разразился плачем.
Прошло несколько лет, но родившееся тогда смятение все еще пребывало в моем сердце, а вместе с ним оставалась та же горечь. И из года в год, когда в Йом-Кипур вижу я, как евреи («все они стоят в белом, прославляя Тебя, порхают, как серафимы») вдруг меняют облик святости и молитвы на будничный, мое сердце сжимается, как в тот день.
Много раз я задавал себе вопрос: ведь если все люди на свете связаны со своим Небесным Отцом только посредством молитв и песнопений Израиля, то как же может этот святой народ в эти святые дни профанировать святость пустыми разговорами и беседами на будничные темы? Эти дни и часы никогда больше не вернутся; как же они могут снимать с себя корону святости? Есть сильные духом люди, которые ни на минуту не отвлекаются от неповторимости этого дня, но что делать простому человеку, у которого не всегда хватает сил удержаться на этой высокой духовной ступени единения со своим Создателем? Ведь Господь – оплот наш, и каждый человек должен всегда думать о том, как найти путь к Нему, благословенному, и тем более в эти десять дней, когда Всевышний открывается стремящемуся к нему. Так пусть же человек не упустит эти великие часы, когда благословение нисходит на народ Израиля».
Таким запомнился Йом-Кипур еврейскому мальчику в местечке Бучач в Галиции. Не упустите и вы «эти великие часы», и ваше сердце наполнится вдохновенной верой.