События, о которых пойдет речь, произошли в 1979 году, примерно год спустя после хомейнистского переворота в Иране. Еще до этого рав Авраам Гершберг, главный раввин Мексики, принимал участие в широкомасштабной секретной деятельности Любавичского ребе по спасению тысяч еврейских детей из Ирана.
В то время мировое общественное мнение было взбудоражено блокадой американского посольства в Тегеране. После долгих настойчивых увещеваний генсека ООН руководство Ирана дало согласие на посещение посольства ограниченным числом религиозных деятелей. Любавичский ребе употребил свое влияние и привел в действие нужные рычаги с тем, чтобы рав А.Гершберг был включен в состав делегации.
Вот что рассказывает он сам.
– Перед вылетом в путь я прибыл к Любавичскому ребе, чтобы получить его указания и заручиться напутственным благословением. Последнее было весьма необходимым, потому что меня предупредили, что поездка в Иран – дело рискованное: въехать туда просто, но нет никакой гарантии, что дадут выехать назад. Любавичский ребе начисто отверг все мои опасения. Его напутственные указания были сформулированы предельно кратко и напоследок он добавил: "Надеюсь, что вы не забудете зажечь ханукальные свечи с сотрудниками посольства."
Эти слова прозвучали для меня более чем странно. Во-первых, было неясно, имеются ли среди работников посольства евреи. А во-вторых, до Хануки оставалось еще свыше двух месяцев.
На деле выезд делегации откладывался и откладывался, и состоялся лишь за… два дня до Хануки.
Визит в здание блокированного американского посольства был приурочен к рождеству. В тот год Ханука совпала по времени с, не будь рядом помянутым, рождеством. Мне сообщили, что среди работников посольства есть один еврей. На мою просьбу пронести ханукальный восьмисвечник в посольство было, несмотря на опасения, дано разрешение. Оно было аргументировано так: "Христиане зажгут свечи в честь своего праздника. Нет никакого резона отказывать евреям в зажигании их светильника".
Когда мы явились в здание посольства, то я, к немалому удивлению, обнаружил среди его работников шесть евреев! Трудно передать словами охватившее их волнение при виде раввина в составе делегации. Для них мой визит был полной неожиданностью.
В ходе беседы я рассказал им о Любавичском ребе и о его особой просьбе двухмесячной давности – зажечь ханукальные свечи в посольстве. Правду сказать, это было совершенно сюрреалистическое зрелище. В центре Тегерана, в блокированном посольстве группа евреев сгрудилась у ханукального восьмисвечника. После зажигания свечей мы еще долго пели и танцевали.
В продолжение нашего визита в Тегеран нас пригласили принять участие в массовой молитве на главной площади столицы. Там, без преувеличения, присутствовали около миллиона человек и сам аятолла Хомейни. Я стоял на трибуне неподалеку от него и обозревал огромные толпы народа. В определенный момент все преклонили колени и пали ниц. Все – кроме меня.
Когда молитва закончилась, меня позвали к Хомейни, который потребовал от меня объяснений моего поведения. Я ответил, что я еврей и не понимаю языка их молитв и поэтому не мог поклониться, не зная о чем речь и к кому обращен поклон. Хомейни был удивлен, но, надо сказать, удовлетворен моим ответом и его прямотой.
В ходе короткой беседы мне удалось договориться с ним о личной встрече. На аудиенции, которая состоялась в его доме, я настоятельно убеждал его не трогать евреев. Он обещал употребить свое влияние.
И еще. Мое присутствие на трибуне возле Хомейни произвело на евреев Тегерана огромное впечатление и подняло их дух. В субботу после этого тысячи евреев явились на молитву в центральную синагогу Тегерана, где молился и я. Мне предоставили слово, и я, как мог, вселил в души собравшихся веру и надежду на лучшее. Да, это были действительно волнующие минуты.
Хомейни, кстати, сдержал свое слово. Когда незадолго до Рош-а-Шана в августе 1980 года власти ввели всеобщий комендантский час в Тегеране, то для евреев было сделано исключение: еврей, который нес с собой талес и тфилин, мог выйти в 4 часа утра для чтения слихот в синагоге.
Только на обратном пути из Тегерана в США я стал осознавать и осмысливать, что со мной произошло. Только тогда до меня дошла прозорливость Ребе. Правду говоря, меня не так уж потрясло его предвидение насчет зажигания ханукальных свечей. Гораздо больше меня потрясли его отеческая забота и его любовь к евреям-сотрудникам посольства, с которыми он не был знаком и которых никогда не видел, его готовность послать меня в Тегеран, его советы и указания, которые оказались поразительно точными, и поистине Божественная удача, которой сопровождалась моя миссия. Нашему поколению выпало необыкновенное счастье – иметь такого вождя и учителя, как Любавичский ребе.